Друзья

Юрий Николаевич Тынянов, автор замечательной книги «Архаисты и новаторы», по-видимому, увидел в Заболоцком архаиста, который, несмотря на традиционные метры, был по существу куда большим новатором, чем некоторые поэты, громко вещавшие о своем новаторстве. Николай Алексеевич показал мне книгу, подаренную ему Тыняновым. Надпись на ней гласила: «Первому поэту наших дней».Некоторое время спустя С. Я. Маршак привлек его, а также Хармса и Введенского к работе в журналах «Еж», «Чиж», «Костер». Стали выходить книжки для детей, написанные Заболоцким: «Хорошие сапоги», «Змеиное яблоко», «Два лгуна» и другие.Когда Николай Алексеевич стал зарабатывать, начали появляться и книги. Я увидел у него книгу о Лхасе, об английской экспедиции в Тибет. Эти записки о Лхасе он и сам прочитал с интересом и потом увлеченно пересказывал мне ее содержание. Из книг, которые я ему приносил, он прочитал сборник статей об экспрессионизме ( издание "Всемирной литературы"). Там были репродукции картин Кандинского, Шагала и др. к современной живописи он всегда относился с неизменным интересом. О Тютчеве, Баратынском, Мандельштаме Заболоцкий сказал, что они не случайно писали преимущественно небольшие стихотворения. Это большие поэты, но у них короткое дыхание.

"Я вспомню этого случайного встречного на вечереюшей зимней дороге, вспомню через семь с лишним лет, впервые читая стихотворение «Прохожий», вспомню столь же отчетливо, сколь отчетливо я вспоминала в тот ранний вечер все свои давние ощущения, связанные с именем Николая Заболоцкого. Познакомились мы уже после войны, лет через десять, а то и двенадцать после той далекой и запомнившейся весны и позже того зимнего вечера, той встречи на зимней дороге со случайным прохожим. Меня всегда волновало его существование, его присутствие в нашей поэзии, я всегда ждала от этого присутствия каких-то свершений, всегда испытывала острый интерес к тому, что он делает, и что он еще сделает. Было известно, что он много переводит, решает большие и трудные переводческие задачи, но друзья его говорили, что он и много пишет, что у него мною прекрасных новых стихов. Стихи эти, однако, нигде не появлялись, прочитать их, следовательно, было невозможно, я не решалась просить общих знакомых. Даже друзей, дать мне возможность почитать их, — мне казалось, что Заболоцкий человек закрытый и скованный и, поскольку я и сама в какой-то мере такая, едва ли у нас получился бы контакт, несмотря даже на то, что до меня дошли его добрые слова о моих стихах. Помню, как вздрогнула, прочитав первые строчки "Прохожего"

Исполнен душевной тревоги, В треухе, с солдатским мешком, По шпалам железной дороги Шагает он ночью пешком...

• Ибо сразу мне вспомнилась встреча на зимней переделкинской дороге, ведущей мимо погоста к станции... И человек, показавшийся мне Заболоцким, и то мое волнение. Все это было написано в найденных мною наконец стихах. И еще много стихов, поразительных стихов, такого высокого душевного строя и лада, такой поразительной чистоты и ясности, что все вокруг них словно озарилось и засверкало.
• И, второй раз в жизни, ошеломленная совершенно иным звучанием, совершенно иным светом, совершенно иной трансформацией его таланта, новой поэтической силой, давно покорившего меня поэта, я ушла с большой пачкой удивительных стихов, глубоко счастливая, полная решимости и надежды, что эти прекрасные стихи вырвутся из столь любовно собранной, перепечатанной и переплетенной самодельной книги и станут достоянием всей советской поэзии и ее несчетных читателей и почитателей.

• Сегодня, когда стихи Николая Заболоцкого неопровержимо и безоговорочно стали классикой советской поэзии, среди наших читателей найдется, наверное, немало таких, которые недоуменно пожмут плечами, не понимая чувств, обуревавших меня тогда. Мы никогда не изливались друг другу в своих чувствах, никогда не делали друг другу никаких признаний, но Николаю Алексеевичу, разумеется, стало очевидно, что для меня значит его поэзия, и при всей его сдержанности, даже скованности, я неизменно ощущала его уважительное внимание, его признательную расположенность, и у нас само собой установились добрые человеческие отношения.

• Последние несколько лет его жизни были сложны, и, при всей своей скрытности и внешнем спокойствии, он иногда нуждался в человеческом обществе. Я, бывало, звала его в гости, и он всегда охотно приходил, неизменно спокойный, сдержанный и корректный.
Лев Озеров

"Мое знакомство с поэзией Николая Заболоцкого произошло задолго до личного знакомства с поэтом. Авторитетный в ифлийской среде (да и не только в ней!), уже к тому времени известный своими «Страной Муравией» и «Сельской хроникой» наш студент и товарищ Александр Твардовский подтрунивал над нашей (в том числе и моей) увлеченностью.

Со спокойной, можно даже сказать — тихой иронией он говорил: «Книжное все это, не от жизни». И осуждал нас, и охлаждал наш пыл. У Трифоныча (как называли мы Твардовского) были свои сторонники. Неприятие Заболоцкого было мирным, без улюлюканья и свиста. Но лично мне, в ту пору искавшему сочетания классики и современности, традиции и новизны, нравились стихи Николая Заболоцкого. Увлекала его серьезная обращенность к природе (лучше — к Природе с большой буквы), к коренным вопросам бытия, к искусству, прежде всего к живописи (поздней он скажет: «Любите живопись, поэты!»), к слову, к звуку родной речи, несуетность, неторопливость, основательность творческого поведения. Элегический строй Батюшкова и Баратынского он сочетал с новыми веяниями. Державина он соединил с Хлебниковым, Тютчева с Белым. Он показывал пример того, как можно достигать самобытности, оставаясь в пределах канона. На этот вопрос — по-другому — отвечали Пастернак и Багрицкий, Ахматова и Зенкевич. И все же решения Заболоцкого не могли не привлечь самого пристального внимания. Лубок и киномонтаж, учение Циолковского и новейшая живопись — все это незримо, но явно входило в эстетический кодекс поэта.
И голос Пушкина был над листвою слышен. И птицы Хлебникова пели у воды. И встретил камень я. Был камень неподвижен, И проступал в нем лик Сковороды.
Он умел читать письмена на древних степных камнях. Он понимал их речь. Это встречало сочувствие одних и неприязнь других. Разум поэта видел «огромный мир противоречий», его сердце не слышит «правильных созвучий», душа «не чует стройных голосов». Это надо помнить, вступая в поэтические владения Н.Заболоцкого.

На главную страницу

Яндекс.Реклама