Толстая восстает против страшного и бессмысленного однообразия сюжетной схемы.
Орудие ее бунта — прекрасный метафорический мир, выросший на полях биографии героя. На бегло прочерченном мелком сюжете она вышивает бесчисленные арабески. И вот уже не найти среди орнаментальных извивов, капризных узоров, причудливых завитков незатейливую, да и не очень-то важную историю героя, которую Толстая якобы взялась рассказывать.
Толстую упрекают за излишнюю метафорическую густоту, советуют проредить лес, чтобы можно было разглядеть деревья. Но на самом деле в незаписанных местах будут проглядывать скучные проплешины. Подлинный мир, по Толстой, только тот, что возникает из метафор-уподоблений.
Все, что попадает в рассказ, не остается без сравнения. Но смысл этой метафорической истерики отнюдь не в том, чтобы поднести читателю более яркую, убедительную, достоверную картину, не в том, чтобы указать, что на что похоже. Метафора Толстой – это свернутая в тугой клубок сказка. В любом абзаце собирается пригоршня таких сказок, еще не рассказанных, но содержащих в себе потенциальную повествовательную энергию: “В углу стоит кудрявый конус запаха после покурившего “Беломор” соседа. Курица в авоське висит за окном, как наказанная, мотается по черному ветру. Голое дерево поникло от горя”.
Метафоры Толстой театрализированно одушевляют все вокруг. В одном только “Петерсе” жизнь вставала на цыпочки, удивленно заглядывала в окно: почему Петерс спит, почему не выходит играть с ней в ее жестокие игры; галоши: “мякотью цветущей фуксии было выстлано их нутро”, бесполезные объявления - “провисели все лето, шевеля ложноножками”, шпиль Петропавловки - “мутно поднимал восклицательный палец”, лето - “вольно шаталось по садам, садилось на скамейки, болтало ногами”. А ведь есть еще “мертвая желтая вермишель”, “старческое коричневое мыло” и, конечно же “холодный куриный юноша, не познавший ни любви, ни воли, - ни зеленой муравы, ни веселого круглого глаза подруги ”, которому Петерс под присмотром своей жены ”должен был сам ножом и топором вспороть грудь (…) и вырвать ускользающее бурое сердце, алые розы легких и голубой дыхательный стебель, чтобы стерлась в веках память о том, кто родился и надеялся, шевеля молодыми крыльями и мечтал о зеленом королевском хвосте, о жемчужном зерне, о разливе золотой зари над просыпающимся миром”.